О городских сообществах и перезагрузке города

Прекрасное интервью урбаниста Святослава Мурунова. Я, кстати, в его ЦПУ подала заявку от Абакана.
Он говорит о человеческом капитале, которого я касалась в своем материале о Норвегии. 

Урбанист Святослав Мурунов: Сейчас каждый город конкурирует со всеми городами мира, и Россия в этом плане резко отстает. 
На прошлой неделе в Кирове состоялся форум городских сообществ, модератором и спикером которого выступил руководитель Центра прикладной урбанистики Московской высшей школы социальных и экономических наук Святослав Мурунов. Именно он «перезапускает» российские города: создает технологии, объединяет городские сообщества не только в регионах, но и по стране. Все для того, чтобы сделать город удобным для проживания. Корреспондент «7х7» пообщался с урбанистом и выяснил, как городские сообщества могут влиять на среду, почему власти все еще не понимают их мотивов и кто должен вести с ними диалог, и узнал о том, как подобный форум поможет городским активистам.

— Форум городских сообществ — это попытка объединить гражданских активистов, чтобы те могли влиять на развитие города. Думаете, удалось?

— Дело в том, что в наших городах не хватает субъекта, который был бы за жителей, за горожан и думал об общечеловеческих понятиях, таких как: чистота, красота, добрососедство, взаимовыручка, будущее, образование, культура и так далее. И городские сообщества, которые есть в городах, — это наша последняя надежда. Причем неформальные городские сообщества, у которых нет ни юридического статуса, ни постоянного помещения, ни вывески на улице. Узнать, что в городе есть неформальные сообщества, прогулявшись по нему, невозможно. Именно эти сообщества самоорганизованы, ими никто не управляет, и никто не контролирует их деятельность. Люди сами собрались и что-то делают не за деньги. Как раз форум смог помочь самим сообществам разобраться в том, что они не одни, понять, что у них есть общие проблемы. В притирке с другими, городское сообщество будет понимать, кто оно. Но пока оно существует в вакууме по принципу «есть только я, я чем-то занимаюсь и больше никого не знаю» — у него нет развития.

— Заметили ли какие-либо особенности городских сообществ в Кирове по сравнению с другими городами?

— У всех участников форума была сильная эмоциональная отдача. Мне понравилось, что у многих сообществ был запрос на будущее, на развитие. Многие готовы и дальше вместе думать и делать. Киров показал качественный запрос. Есть разного уровня сообщества, долгожители и молодые, НКО, урбанистические и социальные. Чувствуется, что энергия в городе есть: и люди, и компетенции, которыми они готовы делиться.

На форуме произошло историческое событие для нашей страны. И Киров первый: мы создали хартию городских сообществ. Потому что в Пензе, когда мы делали первый форум городских сообществ, нам не дали создать хартию, власти испугались, что городские сообщества напишут свой документ. Хартия — это городской устав. В перспективе, если к этому движению подключится бизнес, адекватные чиновники и локальные сообщества, то будет нормальный городской устав. В него войдет то, по каким правилам город хочет жить, что это за город, чем он отличается от других, какие у него есть проблемы и идеи и так далее. И мне кажется, жители Кирова продемонстрировали серьезный подход и любовь к этому месту, несмотря на проблемы, которые есть. И даже те четыре проекта, которые мы вчера в качестве пилотных проработали, они так или иначе были связаны с историей. Надо заметить, что все участники молодые, 25–30 лет, — это активное поколение, которое сейчас вступает. И у них есть запрос на историю, на ее понимание и сохранение своих корней, переосмысление — вот это результат форума.

— Можно говорить о том, что у гражданских активистов поменялись смыслы? Какой проект вам больше запомнился?

— Он показал, что у молодых людей есть запрос не просто на изготовление арт-объектов, а на изготовление полезных арт-объектов, которые могли бы проявлять и культуру и могли бы быть полезны людям. Мне понравился проект видео-мэппинг на здание Филармонии собора Александра Невского, который стоял там до этого. Это уникальный проект, попытка примирить историю, ведь этот храм был уничтожен. Сценарий проекта таков — свет храма через окна филармонии просвечивается, и при этом на открытом воздухе играет хорошая музыкальная композиция для того, чтобы эти поколения примирить. Да, были проблемы. Но это и есть рефлексия. Мы пережили, было плохо, но мы теперь об этом знаем и чувствуем, что что-то было не так, хотим сделать по-другому. И мне понравилась глубина этой идеи, конечно.

— За последние три года вы объехали 300 российских городов, проводили образовательные проекты и изучали городские сообщества. В чем, по-вашему, заключается главная проблема развития российских городов?

— В нашей стране нет постиндустриальной человекоориентированной экономики. Такая экономика строится на культуре, образовании и на длинном взаимодействии. Задача художника — вдохновлять дизайнеров и инженеров, которые получали бы от локальных групп или бизнеса запрос и превращали бы его в реальное технологическое решение. Почему в стране за последние 30 лет нет ни одного примера нового массового продукта? На самом деле те, кто принимает решения, все еще думают ресурсами — лесом, землей, железной дорогой, станками. А активное поколение хочет жить другим, ему нужны другие смыслы, и они хотят быть востребованными там, где живут, и одновременно — и в мире. Сейчас каждый город конкурирует со всеми городами мира. И Россия в этом плане очень резко отстает. Молодежь уезжает из-за того, что здесь теряются смыслы, город перестает быть уникальным: нет ни интересной работы, ни будущего. Это умирающая среда. Вопрос «А что дальше?» сразу встает ребром, и тут творческая личность чувствует, что она что-то может, и едет туда, где может себя реализовать. Совсем недавно опрос показал, что 40% одиннадцатиклассников хотят работать в творческих индустриях, кто-то маркетологом, дизайнером, инженером. Произошел тектонический цивилизационный сдвиг, и в Кирове это очень сильно почувствовалось.

— Умирающую среду можно каким-то образом восстановить?

— На самом деле, все зависит от нас. Да, мы не можем сейчас политическими инструментами изменить ситуацию в стране. Но само государство загнало себя в управленческую ловушку фактически при попытках контролировать все — оно остановилось в своем развитии. Потому что контроль — это не про развитие, это про сохранение чего-либо, но если вы хотите развиваться— вам нужно разрешать. А у нас Госдума принимает по 400 запрещающих законов — о каком развитии мы говорим? И понятно, что жизнь идет здесь и сейчас. То есть я не хочу жить через 20 лет хорошо и вряд ли буду при такой сложившейся ситуации. Сейчас кризис везде: в образовании, городской среде, городском планировании, экономический, культурный и прежде всего ценностный. И это очень серьезно. И чтобы это изменить, нужны другие инструменты.

Курс на диалог, общие цели и ценности

— В марте вы создали Центр прикладной урбанистики, или по-другому — горизонтальную структуру, которая призвана объединить все городские сообщества по стране. Это и есть тот самый «инструмент спасения» для России?

— Сеть городских сообществ — это фактически субъект, который не через протест, не через огульную критику и конфронтацию, а через культурную созидательную деятельность может воспитать новые ценности, передавать их жителям, чиновникам и бизнесменам. Именно эта новая ценностная смена позволит городам перезагрузиться. Уже и деньгами пробовали города перезапустить и сменой управленческих команд — не получается, нужен городской диалог, а для этого нужны горожане. На форуме у нас были самые активные горожане, и они познакомились и начали диалог.

— Но на форуме городских сообществ не было представителей ни бизнеса, ни власти. Диалог получился только внутри сообществ?

— Дело в том, что форум не для них. Они, конечно, приглашаются в качестве партнеров всегда. В начале форума они послушали лекцию и поняли, что здесь происходит что-то уникальное и интересное, но немножко не про них. Сейчас задача городским сообществам Кирова на регулярной основе начать заниматься городом в широком смысле этого слова. Не по отдельности делать каждый свое, а при любой ситуации и возможности пытаться сделать что-то вместе. Тогда в городе все остальные: и бизнес, и власть почувствует, что появился еще кто-то. Тот, кто говорит про то, что нужно создать парки, перезагружать школы, сохранять исторические дома, потому что Киров — это идентичный город. Сейчас города стирают, сносят старые дома и строят новые торговые центры. А молодежь говорит: «Чем же мой город отличается от соседнего? У домов нет истории, а у города — идентичности».

Здесь только сообща можно повлиять на какие-то темы. Поодиночке городское сообщество не представляет ни ценности, ни влияния. Потому что у него нет ресурсов, кроме времени, компетенций и самоорганизации. Но если эти ресурсы превращаются в сетевое взаимодействие, то сообщества становятся серьезной силой. Силой, которая конструктивно, мягко начинает городу говорить, что «друзья, давайте договариваться». Сила неформального сетевого взаимодействия в том, что здесь нет жестких рамок, есть общие цели и общие ценности.

— Но все-таки на лекции вы говорили, что нет диалога между системами: ни между бизнесом, ни властью, предприятиями и городскими сообществами. Получается, последние и должны его налаживать с остальными?

— Больше некому! Бизнес частично во власти через городскую думу, частично — в своих проблемах: экспортирует капитал за границу, потому что не верит в будущее этой страны. Диалог нужен тем, кто без ресурсов и без влияния и у кого самые сильные ценности: человекоориентированные. Вот Ярославль, Ижевск, Новосибирск, Калуга, Краснодар — это города, которые уже сейчас демонстрируют, что через диалог, упорство и через умение не скатываться в критику, через умение каждый раз начинать как будто с белого листа и не переходить на личность может действительно куда-то двигаться, и это уже хорошо.

— Центр прикладной урбанистики получил уже заявки из 80 российских городов. Как он будет функционировать?

— У нас будет три блока: аналитика, координация проектной деятельности и школа прикладной урбанистики. В Кирове есть заявка на ЦПУ от Галереи Прогресса. Это значит, что все сообщества на базе нашего формата могут начать взаимодействовать. Формат очень прикладной с методологией и с возможностью Кирову встроиться в контекст страны. Сеть ЦПУ предполагает обмен данными, экспертами и технологиями. Вот, к примеру, в Кирове, говорят, что мы научились вятскую роспись превращать в образовательный проект: есть методичка, эксперты, — это значит, что из каждого города к вам может приехать любой человек и научиться этой же технологии.

— Можно ли сказать, что ваша глобальная цель — сформировать идентичность городов?

— Наша задача, чтобы Киров, Пермь, Ярославль, Екатеринбург, Новосибирск, Москва и Санкт-Петербург начали понимать друг друга, заново открывать. В общем, запустить такое переоткрывание городов. Мы сейчас не знаем, где мы живем. У нас есть официальные новости, которые не про нашу страну, как будто здесь нет 144 млн человек и здесь нет 1 200 городов!

Чтобы городам понять и в них городским сообществам понять, чем они отличаются от других, нужно взаимодействие. Если комплексно собрать, чем один город отличается от другого, — это очень фрагментарные знания, ну культурологи, музеологи, социологи чуть-чуть знают, но системы знаний о городе не существует. Все потому, что никто в этом не был заинтересован и никто не знает, как это делать.

Задача Центра прикладной урбанистики в том числе — пересобрать города, дать городам возможность обмениваться между собой успешными технологиями, потому что за этим подтянется бизнес. Ведь и бизнес сейчас тоже друг друга не знает, он занимается только копированием. И это возможность сделать сетевую модель в масштабах страны.

— Где вы еще проводили форум городских сообществ?

— Первый форум городских сообществ прошел в Пензе. Как раз там мы отрабатывали технологию создания сетевого взаимодействия между сообществами. В оргкомитет форума вошли представители бизнеса и институализированных НКО, которые испугались хартии городских сообществ и решили, что это попахивает политикой. Я говорю: «Мы делаем из этого действительно субъект или что?». И в итоге, как я понял, губернатор был очень против того, чтобы в городе появился этот субъект. Хотя сейчас его не хватает. Мэр города говорит: «Слушайте, мне нужны жители, чтобы с ними о чем-то договариваться». А их теперь нет, вы испугались институализации и фактически взяли под контроль часть городского сообщества. Дело в том, что там правительством был создан ООО «Центр инноваций социальной сферы», который превратили лишь в коммуникационный проект. Если раньше городским сообществам Пензы удавалось сохранить парк от застройки, делать интересные фестивали, то сейчас это превратилось в псевдодеятельность с уклоном на коммуникации —форум или конференция. Сквер на улице Володарского в Пензе так и был снесен, и никто даже не зароптал. Когда я приехал, было уже поздно спасать.

— На примере Пензы становится понятно, что власть боится образования таких локальных сообществ?

— Боится и не понимает мотивов городских активистов. Они думают, что гражданские активисты хотят быть чиновниками. Власть видит только конкурентов. Чиновнику даже помыслить тяжело, что эти люди хотят жить немножко в другом городе, хотят по-другому развиваться. И поэтому, как только у гражданских активистов начинает что-либо получаться, власть создает симулякр, который имитирует их деятельность, и пытается разными способами развалить сообщество. Я конкретно пришел к губернатору и спросил: «Вы хотите, чтобы я уехал?». Он сказал: «Да я хочу, чтобы здесь все подрались и ты уехал». На тот момент мне не хотелось тратить время на конфликты, и я решил уехать в Москву, тем более в то время мы уже работали в разных городах страны.

Администрация в городах боится, на самом деле, и правильно боится создания серьезных локальных сообществ. Потому что они начнут предъявлять требования и запрос на город, а проще городом не заниматься. Проще говорить: «У вас ничего не получится, денег нет в бюджете, и все». Когда же появятся активные горожане, то они перезапустят эту систему городского управления. Поэтому сейчас этот процесс сдерживается в России. Но чиновники понимают, особенно федеральные, что все: все ресурсы развития наша страна исчерпала. Понятно, что исчерпала, в том числе благодаря не совсем правильной внешней политике. А сейчас еще будет технологическая революция, и нефть окажется никому не нужна, и мы приплыли. Хочется, чтобы мы стали полезными сами себе, а за счет этого могли бы быть интересны и миру, могли что-то предложить и экспортировать. Не с точки зрения ресурсов, а с точки зрения технологий и новых принципов.

— Но это перезапуск с помощью горожан, внешней силы, а изнутри — в департаментах, в самой системе можно ли что-то изменить?

— Вопрос в том, что чиновники приходят в народ и говорят, что он во всем виноват. Когда ты становишься чиновником, ты перестаешь быть личностью. Ты становишься частью системы. Даже у Капкова [бывший руководитель Департаментакультуры в Москве] не получилось. Хотя он собрал команду и системно работал, много что получилось, но все равно вся остальная система: ЖКХ, строительство и так далее говорили: «Слушай, дружище, нет, что-то ты сильно меняешь нам пространство, и парки-то хотелось бы давно застроить и парковочки там бы сделать, нам же некуда развиваться, нам же хочется осваивать бюджет на строительство. А ты своими парками людей взбаламутил. И они сейчас будут на митинги выходить, если мы начнем их сносить». В принципе, система перемалывает. Почему? Потому что у государства нет заказчика, и из-за этого оно ведет себя как параноик, делает все что хочет и вообще не понимает, что делает. А заказчики у государства— это жители. Жители не самоорганизованы, они все время патерналировали. Им говорили: «Ребята, вот вам деньги и телевизор, маленькая пенсия, дешевая водка — все». И воспитали людей, которые, в принципе, хотят и могут жить по-другому, но не знают, как.

— Мне кажется, что нет преемственности. И на форуме участвовали в основном молодые люди. Должно ли старшее поколение подключаться к решению городских проблем?

— Поколение старшего возраста, если говорить про его активистов, оно разочаровавшееся. Это люди, которые свои лучшие годы положили на всплеск волны 90-х годов, когда была возможность что-то изменить. Они пошли в политику, позанимались активистской деятельностью, но ничего не добились и разочаровались. Мы живем сейчас хуже с точки зрения политических свобод, чем в начале 90-х. И они, конечно, на молодежь сейчас смотрят очень грустно — «ничего у вас не получится, как нас переживали, так и вас переживут». Сейчас они стали «НКОшниками», занимаются социальными проблемами, не видят всю систему целиком и не хотят ее видеть. Но если у молодых начнет получаться, старшее поколение подключится. Молодым и без преемственности никуда. Сейчас любому активисту и городскому сообществу нужно запускать свою школу: как только вы запускаете образование — вы свое будущее продолжаете, передаете ценности.

Основная проблема повышения социального капитала (компетенций, связей, умений) в нашей стране — он совсем не передается. А нужно учиться этому, передавать его на позитиве. Я сейчас займусь серьезным изучением сообществ 60–70-х годов: какие они были, пока еще живы его представители. Я и так собираю информацию по крупинкам, но нужно изучить их не с точки зрения истории, антропологии, а с точки зрения включения в текущий процесс, под какие задачи их можно подключить к этой истории.

— На какой опыт вы основываетесь, или «перезапускаете» российские города с нуля?

— Мы изучаем европейский опыт, но дело в том, что европейские сообщества имеют очень длинную историю. У них даже забылось, как это — с нуля создавать сообщество. Есть серьезная преемственность, институализация разных дворовых, уличных и районных сообществ. Мы изучаем их опыт с точки зрения того, к чему создание сообщества может привести. Так, если будет сильное локальное сообщество по месту жительства, то в городах будет сильная обратная связь.

То есть если у нас интересы жителей будет представлять депутат, который не просто там самоназначился, а его назначили в результате тесного взаимодействия с жителями, реализацией совместных локальных проектов, то такая связь возникнет. Европейские города — это сложнейшие элементы обратной связи: там много кто на кого влияет, им даже иногда плохо и они не могут развиваться, потому что очень много сообществ. Уже сложнее договариваться, вроде все правы, что делать дальше. Из-за этого, кстати, многие города встали в развитии: много субъектов, которые позволяют устойчиво существовать, но как двигаться дальше? Нужны вызовы, форсайт-технологии, как думать о будущем. Европейский опыт понятен, как и американский и английский, но хочется российский опыт создавать с нуля, потому что у нас этого ничего нет. У нас нет понимания, как создать дворовые сообщества с нуля. Есть методички и технологии, которые мы в ручном режиме пока передаем, потому что нашу образовательную программу, серьезную магистерскую, запустим только осенью.

«Если проблема в главном архитекторе — меняйте его»

— Вы были в Кирове на дизайн-выходных весной 2014 года и в этом году. Что скажете о городской среде?

— Как и во всех российских городах, здесь сложная городская ткань — большое количество заборов и промзданий, красивая архитектура сохранилась, но где-то руинируется, где-то завешана баннерами; и новая архитектура появилась, которая абсолютно не уникальна. Меня, конечно же, расстроили ваши «высоточки» в невысоких кварталах: сразу портят вид города своим нечеловеческим масштабом. С точки зрения городской среды и новостроек — заборы, спиленные деревья, рынок из 90-х годов, много проводов, которые загораживают небо. Невозможность попасть к реке в новостройках. Стоят баки для раздельного сбора мусора, но в них никто раздельный мусор не собирает — это очень сильно поразило и удивило. Если вы внедряете технологию, то почему она не работает? Ее делали для галочки или действительно этим озаботились. Это серьезнейшая проблема: много мусора, много сгоревших домов, которые ткань города не красят.

— А из плюсов?

— Мне понравилось, что в городе есть аутентичные места, как кофейня в библиотеке им. Герцена, хостел «Достоевский», бар «Чепай» — таких местечек мало. Мне очень запомнился парк «Аполло»: локальное место с богатейшей историей, здесь был Вертинский, Айседора Дункан, в 1927 году состоялся первый кинопросмотр. Это невероятно, это место нужно сделать семейным парком искусств, чтобы люди погружались в творчество и именно там происходило взаимодействие сообществ. Понравились граффити Сиба [кировский художник: Евгений Сесюков]. Меня шокировало то, что на «Акустике» [музыкальный городской фестиваль] собирается 70 музыкальных команд! Это очень много. Ребята, вы реально сидите на каком-то энергетическом месте, потому что в среднем в городах с 500 тыс. населением есть максимум 15–20 команд. Не знаю, правда, Киров — это столица романтики или нет, но здесь есть энергетика.

— Вы перечислили действительно самые яркие примеры. Но эти проекты опять же никто не поддерживает. Они существуют, пока могут существовать.

— Есть невидимая сеть этих точек, но выживут ли они, понимает ли администрация, что за этим будущее, или она об их существовании не знает. Я думаю, если спросить мэра, был ли он в хостеле, он и не знает, что это такое. В Кирове есть жизнь, и здесь много проблем — это такой хороший конфликт, в котором одним из важных субъектов будут городские сообщества. С точки зрения дорог, рекреационных зон, скверов Киров сильно отстает. Ключевая проблема — это создание общественных пространств, пешеходных зон. Вот, например, улица Ленина. Если это центральная часть города, то она вообще не для людей, а для машин. Вы себе здесь часть Москвы сделали. И если бы Киров сейчас один из первых городов сократил проезжую часть, отдал бы одну полосу для пешеходов и сделал бы там хорошие насаждения, отличный дизайн-код и стилизацию, то вы бы получили центр города, который бы начал перезагружать и периферию. Люди бы поняли, что, оказывается, в городе можно гулять пешком, разговаривать, в городе есть интересные вкусные места, и сюда не стыдно привезти гостей.

— Киров, кстати, — совсем не туристический город.

— Смотреть здесь есть на что, но это настолько разбросано по городу и нет никакой гармонии, что, конечно, ты сюда не поедешь. Много других мест, например, тот же Нижний Новгород выигрышнее смотрится, потому что есть исторический центр. Почему Екатеринбург интересно воспринимается? Потому что там много центров: конструктивизм, дореволюционный, советской истории, современность.

Конечно, очень важно, чтобы была градостроительная политика и воля. Чтобы кто-то сказал, «слушайте ну давайте наш город делать комфортным», и это слово «комфортный» расшифровать, потому что чиновники очень любят слово «комфортная среда», «социальный капитал», но они, к сожалению, не понимают с точки зрения параметров и технологий, что это такое. И вот тут городские сообщества могут им сказать, что такое комфортный город.

Если проблема в главном архитекторе, меняйте его, создавайте общественный запрос — нужен ли нам главный архитектор, который не хочет разговаривать с горожанами? Кто заказчик для главного архитектора — девелопинг? Вот мы и получаем, что город разрушается.

Мне кажется, что Киров сидит на богатстве, прежде всего, человеческом. Я пообщался с художниками братьями Дорофеевыми, с людьми на форуме и понял, что идентичность Кирова заключается именно в очень сильных личностях, но очень стеснительных. И поэтому вы не выходите на уровень страны. И мало кто о вас знает, но это позволяет вам за счет внутреннего стрежня развиваться очень быстро, интересно и черпать откуда-то энергию. У всех гражданских активистов, с которыми я на форуме общался, есть вера в лучшее, свои принципы, желание делать реальные действия, и это делает вас таким уникальным городом.  

Наталья Вольная, «7x7» 

Думы о музее Абакана.

На днях общалась с образованными людьми разных профессий о  развитии территорий Хакасии, о брендинге, о развитии и привлечении туристов и, в частности, о городе Абакане.
Было забавно услышать кучу заблуждений саяногорцев, живущих в 70 километрах от столицы. Но речь не об этом.
Я вдруг подумала, а почему в Саяногорске, в Черногорске - музеи городов есть, а в Абакане - нет?
Уверенна, что небольшой музей будет только полезен: это позволит систематизировать всю информацию о городе; обустроить постоянную фотовыставку - "было, есть" (красивые коллажи на эту тему есть в администрации города, но доступ туда ограничен и для горожан и для гостей); рассказать о почетных гражданах (именно о том, за что они удостоены этого звания); и конечно, разместить информацию, артефакты о возрасте города. Помните, была информация, что Абакану не 80, а 350, если не ошибаюсь :) А в музее такая информация будет уместна.

Понимаю, что делать отдельный музей, в принципе, нецелесообразно. Но это может быть зал в будущем новом здании музея.

Так вдруг подумалось...

Ресурсное проклятье

Ресурсное проклятие: что мешает развивающимся странам стать развитыми

В странах с высокой природной рентой, в том числе в России, лидеру дешевле репрессировать оппонентов, чем поделиться властью

В большинстве развивающихся стран, включая Россию, миллионы людей живут хуже, чем могли бы жить, если бы их правительства провели основные политические и экономические реформы. Нужно снизить получаемую политиками и бизнесменами ренту, заменить «капитализм для своих» честной конкуренцией, отказаться от политики как игры с предсказуемым результатом. Сделать это — значит построить открытую экономику и открытое общество. Но развивающимся странам такая удача сопутствует редко. Почему? 

Есть много исследований на этот счет. Среди объяснений: 1) реформы не выгодны правителям, ведь они напрямую подрывают их власть (Аджемоглу-Робинсон), 2) бенефициары нынешнего положения дел всегда сильнее тех, кому статус-кво не выгоден (Родрик, Гроссман, де Мескита), 3) авторитарные лидеры не заинтересованы в реформах, ведь они принесут плоды нескоро, уже после их ухода.

Оригинальное объяснение предложили недавно известные специалисты по теории развития — Дуглас Норт (Университет Вашингтона), Барри Вейнгаст и Гари Кокс (оба — Стэнфорд). В развивающихся странах, показали они, не решена проблема политического насилия. Его слишком много. Политическим насилием в данном случае считается успешная попытка смены власти насильственным путем, а продолжительность существования политического режима — период, в течение которого лидеры сменялись ненасильственным образом.

Не стоит думать, что насильственная смена режима — проблема только для стран вроде Сомали.

Собрав сведения о передаче власти в 162 странах за 1840–2005 годы, исследователи обнаружили: только в развитых странах (богатейшие 10% по душевому ВВП) продолжительность существования режимов велика. В четверти развитых стран это 88 лет и выше, в половине — от 60 лет, и лишь в 25% — менее 34 лет. В странах с уровнем ВВП ниже медианного картина обратная. В половине из них политический режим живет не более 7 лет, и в 75% — не более 17 лет. Насильственная смена власти здесь дело обычное. Лишь в 10% таких стран режим существует 34 года и более.

Еще интереснее, что богатейшие развивающиеся страны мало чем отличаются от беднейших. Это страны (среди них и Россия), по душевому ВВП входящие в топ-25, но не в топ-10. В половине таких стран режим меняется не реже чем раз в 12,5 лет, а в четверти — раз в четыре года. Получается, в деле предотвращения политического насилия «передовые» развивающиеся страны прошли всего 10% дистанции от беднейших к развитым, замечают Норт и коллеги. 

Насильственный перехват власти — крайний (и весьма рискованный) шаг. Как для жертв, так и для «агрессоров». Как говорится в одной из переведенных Самуилом Маршаком эпиграмм, «Мятеж не может кончиться удачей, // В противном случае его зовут иначе». Очевидно, к насилию игроки прибегают, когда нет шансов решить проблему иначе — путем переговоров, выборов и т. д. Как правило, насильственный перехват власти происходит там, где власть нельзя сменить ненасильственным путем. Почему же в развивающихся странах не приживаются найденные развитыми странами меры, решающие проблему политического насилия? Эти меры — создание «открытого общества» с низкими барьерами и рентой (Норт называет его «порядком открытого доступа»). Более простые термины — «открытые» и «закрытые» общества — в соответствии с классической работой Карла Поппера «Открытое общество и его враги» (1945), давшей название и фонду Джорджа Сороса. 

Дело в том, что в закрытых обществах есть свой способ избегать политического насилия. Это распределение ренты в соответствии с весом тех групп, которые могут покуситься на власть. В этом смысле рента продуктивна — она обеспечивает политический мир. А вот дальше возникает ловушка политического насилия, делающая столь трудным переход из одного стационарного состояния (закрытое общество) в другое. Пока закрытым режимам ничего не угрожает, решение о перераспределении ренты им категорически не дается. Это и понятно: любые люди тяжело примиряются с потерями, а у самых влиятельных персон и групп в обществах с ограниченным доступом к бизнесу и политике есть еще и способы донести свою позицию до лиц, принимающих решение. Наконец, от перераспределения ренты сами лидеры тоже теряют. Приходится пересматривать старые договоренности, отменять обещания и, наконец, допускать к дележке пирога «чужаков», аутсайдеров — тех, кто до сих пор был исключен из этого приятного и волнующего процесса. 

Передел ренты в закрытых обществах — это примерно как поделиться своей (своим) женой (мужем) с незнакомцем (незнакомкой), так что закрытые общества идут на это, лишь когда политический режим уже при смерти и его проще свергнуть: договариваться с «хромой уткой» бессмысленно.

 По этой же причине закрытые общества не разрешают «аутсайдерам» (тем, кто не присягнул на верность режиму) объединяться в организации — партии или даже НКО. Любая организация может стать популярной и влиятельной, а достигнув этого — поставить под сомнение власть авторитарного лидера. Поэтому большинство режимов в развивающихся странах внимательно следят за общественной активностью, а в таких странах, как Индонезия при Сухарто и Ирак при Хусейне, все значимые организации имели связи с политическим лидером. Людям с опытом жизни в СССР или путинской России это можно не объяснять.

Будучи далеки от смертного одра, закрытые общества тоже не идут на реформы, превращающие их в общества с открытым доступом. Чтобы сократить поток ренты, достающийся властной группировке, снизить барьеры и перейти к распределению благ не в зависимости от дружбы и родства (по модели патронажа), а по заслугам, нужны серьезные инвестиции, то есть высокий уровень экономического развития. А чтобы его достичь, необходимы политические реформы. Это и есть ловушка политического насилия — замкнутый круг, из которого трудно выбраться. 

Любопытная деталь: уровень развития в этой цепочке рассуждений Норт и соавторы измеряют не традиционным образом (величина подушевого ВВП), апосредством созданного гарвардским экономистом Рикардо Хаусманом индекса экономической сложности. Он рассчитывается для каждой страны в зависимости от разнообразия экспортируемых ею товаров и услуг. Норт настаивает, что политическое насилие становится редкой птицей именно в сложных, а не в богатых экономиках: «Режимы, зависимые от экспорта нефти и других ресурсов, могут быть богатыми, не имея сложную экономику». Но это богатство не делает политические режимы в этих странах такими же устойчивыми (длительными по времени), как режимы в развитых странах, поскольку механизм распределения благ в них остается прежним.

С другой стороны, эту же рентную ловушку описывает в работе Autocracy, Democratization and the Resource Curse Елена Пальцева из Стокгольмской школы экономики. Когда получаемая авторитарным лидером рента велика, по мере накопления частного капитала у автократа растут стимулы к экспроприации («дело ЮКОСа»). Поэтому экономическое развитие за счет накопления частного капитала в автократиях возможно только в ситуации, если автократ постепенно делится властью — а значит, и рентой. Но если рента высока, автократ и его сторонники не могут ею пожертвовать. Только в этом отношении и действует пресловутое «ресурсное проклятие»: страны с относительно низкой природной рентой легче переходят к демократии, поскольку там автократам в определенный момент становится выгоднее поддерживать экономический рост, чем продолжать «сидеть на рентных потоках». Возможно, когда-нибудь логика жизни в условиях уменьшающегося пирога для дележки подтолкнет к этому благотворному для страны решению и российские власти. Но до этого еще далеко.

Именно рентный механизм объясняет, почему в одних странах с закрытыми обществами политическая элита, столкнувшись с угрозами (в частности, потерять власть в результате революции), идет на демократизацию, а в других, оказавшись в аналогичной ситуации, прибегает к репрессиям и ограничению свобод. Выбор зависит от размера ренты, достающейся правящей группе, показывают в одной из своих работ политологи из Нью-Йоркского университета Буэно де Мескита и Элестер Смит. Ключевая роль природной ренты определяется тем, что для правительства это точно такой же доход, как обычные налоги, но для получения ренты не надо прикладывать тех же усилий, увеличивая предоставление общественных благ. В странах с высокой рентой, где приз для оказавшихся у власти очень высок, авторитарному лидеру дешевле репрессировать противников, чем их «осчастливить». 

В большинстве случаев тактика репрессий приводит к искомому результату,полагают стэнфордские ученые во главе с Беатрис Магалони: вероятность свержения наиболее репрессивных лидеров в результате протестов ниже, чем у их более мягких коллег. Причина в том, что в таких режимах гражданам очень трудно сорганизоваться — мешают, кроме прочего, ограничения на распространение информации и страх. Но уж если люди отваживаются массово выйти на улицу, самые одиозные режимы падают. Минимизировав риск политического насилия в отношении самих себя, склонные к репрессиям автократы максимизируют риск своего насильственного смещения в случае, если гражданам все же удается сорганизоваться. Тут их и настигает ловушка политического насилия, от которой они в меру своего понимания пытались уйти.

http://www.forbes.ru/mneniya/protesty/298421-resursnoe-proklyatie-chto-meshaet-razvivayushchimsya-stranam-stat-razvitymi 

Ректор ВШЭ об урбанистике

Урбанистика по большому счету — это язык, на котором должны говорить специалисты из абсолютно разных областей. Сегодня на беседу экономиста с архитектором, как на шоу, можно продавать билеты: они совершенно друг друга не понимают. Но в городской администрации эти профессионалы зачастую работают рука об руку, поэтому им необходимо уметь слышать друг друга. В нашей Школе мы пытаемся создать такой новый, общий язык.
http://www.hse.ru/news/148427233.html

О том, как в городах появляется урбанистика

— Слово «урбанистика» последнее время стало очень популярным. Все хоть немного интересующиеся городом люди стали считаться урбанистами, в итоге в общественном сознании урбанисты превратились в тех, кто «делает велодорожки», то есть занимается чем-то не очень серьезным. У вас нет такого ощущения?

— Слово «урбанистика» пришло не от велодорожек и не от хипстеров, которые стали ассоциироваться с этим направлением, а от попыток людей разных профессий — архитекторов, строителей, экономистов, социологов, планировщиков, которые работают над современным городом — найти друг с другом общий язык. Это ответ на усложнение городской среды. Профессионалы, создающие урбанистику, приходят из очень разных направлений, из уже сложившихся наук и практик, таких, например, как «Экономика города» и «Жилищная экономика». А есть проектирование и городская планировка — уже совсем не науки, а виды прикладной деятельности.

Урбанистика по большому счету — это язык, на котором должны говорить специалисты из абсолютно разных областей. Сегодня на беседу экономиста с архитектором, как на шоу, можно продавать билеты: они совершенно друг друга не понимают. Но в городской администрации эти профессионалы зачастую работают рука об руку, поэтому им необходимо уметь слышать друг друга. В нашей Школе мы пытаемся создать такой новый, общий язык.

Урбанистическое образование, именно образование, а не курсы или воркшопы, в мире только начинает появляться. Поэтому мы — школа передовая.

— Но Москве всегда ставили в пример, допустим, Нью-Йорк или Амстердам и говорили: «Посмотрите, как у них все разумно сделано». Раз разумно, значит, у них есть специалисты по урбанистике.

— Не только в специалистах дело. В Нью-Йорке или Амстердаме есть местная демократия, и традиции воздействия местного сообщества на планировщиков сыграли значительную роль. Когда планировщики стали учитывать интересы населения, когда они поняли, что существует запрос, скажем, на пешеходные зоны или велодорожки, с этого момента и началась тенденция к комплексному урбанистическому подходу. В общем, причиной появления урбанистики в этих городах является именно местная демократия и ее взаимодействие со свободной рыночной средой.

Общественные слушания как состязательный процесс

— У вас в магистратуре уже было два выпуска. Куда пошли работать ваши выпускники?

— В девелоперские компании, в архитектурные бюро, в муниципалитеты, в консалтинг. Ради этого вся магистерская программа и затеяна — люди идут работать в разные места, но разговаривают на одном профессиональном диалекте.

— Но пока в Москве по-прежнему много градостроительных конфликтов.

— Конфликты неизбежны и, как правило, очень полезны. Если это конструктивный конфликт, он всегда принесет что-то интересное и новое. Люди в какой-то момент все же начинают слышать друг друга, идут на компромисс и двигаются дальше. Главное, чтобы они не говорили друг с другом как слепой с глухим.

Но пока что разговоры происходят именно так, особенно если обратить внимание на общественные слушания. Тут еще особая пропасть между собственно жителями с их ценностями, знаниями и взглядами и представителями городской власти. И не только потому, что между жителями и властями есть определенное недоверие, а потому что с одной стороны представлен профессиональный, а с другой — бытовой взгляд на вещи.

Именно поэтому мы в школе урбанистики начали активно разрабатывать механизм, который позволит разрешать такие конфликты. За неимением лучшего термина на русском языке он называется «адвокативное планирование». Чтобы на встречу с властями, у которых есть генеральный план и расчеты, шли не только жители, которые ничего не могут им противопоставить кроме своих эмоций, но и специалисты.

День открытых дверей Высшей школы урбанистики

18 апреля, в субботу, в Высшей школе урбанистики пройдет День открытых дверей, на котором будет представлена магистерская программа Школы. В этом году на программе открыто 30 бюджетных мест. Подача документов с 1 июня по 15 июля.

Такой механизм действует в многих странах. От имени жителей выступают городские планировщики, но работающие не на городскую администрацию, а независимые, которые пытаются самостоятельно и независимо разобрать конфликт. Это как состязательный процесс в суде. В России этого подхода сейчас явно не хватает, и мы собираемся делать такую программу, сначала образовательную в рамках магистратуры, затем консалтинговую.

— А если, допустим, власти предлагают какую-то в принципе полезную вещь, но жители против? Например, у моей коллеги во дворе на месте газона собираются строить школу. Социальный объект, но жителям жалко газон. Конфликт. На чьей стороне в таком случае будут «адвокаты»?

— Тут начинаются вопросы — нужна ли школа, нужен ли газон, и можно ли совместить разные приоритеты. Как это делается, допустим, в Нью-Йорке? Есть три избранных человека: мэр, аудитор и публичный общественный адвокат. Они друг от друга независимы. Общественный адвокат собирает случаи вроде того, о котором вы говорите, и от имени населения приходит в мэрию и отстаивает интересы граждан. И вот эти два полюса — жители и власть — борются и находят компромиссы. Это может быть компенсация, или изменение планировки, или даже отмена решения. Так или иначе, «подгонка» всегда существует. У нас в России ее часто боятся, потому что это же баталия, конфликт. А демократия только так и живет, только в этом случае город может по-человечески развиваться.

Наталья Зубаревич: «Пространство никогда не развивается равномерно»

Выступление профессора МГУ, директора региональной программы Независимого института социальной политики и постоянного эксперта Школы Натальи Зубаревич на открытии ежегодного образовательного лагеря "Баркемп" в Сыктывкаре. Расшифровка.

«Пространство никогда не развивается равномерно»

Я попробую максимально быстро пробежаться, потому что у меня две функции: объяснить, как устроена жизнь наша нескончаемая, в данном случае пространственная, и объяснить, что у вас происходит. Потому что вы, конечно, знаете намного лучше меня, что у вас происходит, но иногда вид сбоку бывает полезен, тем более, что вы многого реально не знаете.

Начну я с общих вещей. С очень простых, про которые вам никто в школе не рассказывал, потому что в школе до сих пор преподается советская экономическая география, а она стала, вообще-то, другой. И эта новая, современная экономическая география объясняет, как и почему развивается пространство. Мы же все не понимаем, почему у одних жемчуг мелкий, а у других щи слишком постные. Соответственно, пространство вообще никогда равномерно не развивается, потому что есть факторы, которые либо двигают, либо тормозят развитие.

Эти факторы последние двадцать лет принято раскладывать на две «кучки». Первая «кучка» абсолютно понятна. Это не то, что вы сделали, не то, что вы молодцы, а то, что у вас от бога, аллаха и других лиц непонятного происхождения. Это либо ресурсы, которые под ногами, и в Коми этого много: от нефти и газа до леса. Либо выгодное географическое положение. Но мы тут как про покойника: либо хорошо, либо ничего. Потому что выгод географического расположения республики Коми никто из вас, я думаю, не наблюдает.

И есть факторы другие, созданные людьми для того, чтобы это пространство развивалось. Люди инвестируют, вкладывают свою энергетику, ресурсы, жизнь, время силы. И тогда рождаются агломерационные эффекты. Это прежде всего городские эффекты. Когда есть большие города, эти города концентрируют человеческий капитал ― раз. Это эффект масштаба: чем больше в одной точке концентрируется людей, идей и всего прочего, тем больше шансов на развитие. Но есть и второй эффект, который мы все страшно недооцениваем, потому что мы страна такая, вертикально ориентированная ― это эффект разнообразия. Чем более разнообразна в концентрированной точке человеческая жизнь, тем больше шансов на инновацию. Вот без разнообразия нет развития. Города ― это точки концентрации человеческого капитала и места концентрации разнообразия.

Второе ― человеческий капитал сам по себе. Это означает, что он создан обществом, он создан семьями: как мы учим, как мы лечим, как мы воспитываем детей, то и получаем.

Третий очень важный фактор ― это институты. В современной институциональной экономике это вовсе не вузы, а нормы и правила, по которым мы живем. И есть такие даже надконституционные институты. Они называются ценности. Это те ценности, которых мы придерживаемся. Все это большое значение имеет, потому что когда ценность: «я начальник ― ты дурак», «ты начальник ― я дурак» ― то в связи с этим выстраивается и целая институциональная среда ― это работает.

И последняя «добавка» к западному подходу развития пространства ― это, конечно, инфраструктура, потому что в России без инфраструктуры никуда.

«У нас еще долго будут большие центр-периферийные разрывы»

Вторая «фишка», которую нужно очень четко понимать, ― это то, как вообще устроено пространство, как оно развивается. Правило номер раз и навсегда: пространство никогда не развивается равномерно, во всех точках, все сразу, дружно, в ряд и вперед и с песней. Так не бывает. Пространство по природе своей, поскольку набор факторов разный, всегда развивается неравномерно.

Как это обычно происходит? В нормальных, последних моделях это описывается очень простой, центр-периферийной моделью. Центры способны стягивать на себя ресурсы всех видов: финансовые, человеческие и прочие. Концентрация ресурсов повышает возможность создания инноваций. И когда эти инновации созданы, дальше они перемещаются на периферии и подтягивают их за собой. Одно идет за другим, если нормально работает механизм передачи из центра инноваций. То есть если Москва не пухнет и жиреет сама по себе, а коммуницирует с регионами, работает с ними по развитию образования, если нормальная система финансирования, которая не собирает все деньги в одну «кучку». Тогда даже неравномерное развитие в итоге подтягивает всех ― это очень важно.

Могут ли возникнуть другие центры? Да, могут. История человечества это знает. Они возникают, как правило, в полупериферийных зонах, живых, подвижных, где, когда меняется конфигурация факторов ― это могут быть технологии, все что угодно ― вдруг пальму первенства перетягивает другой центр, как в свое время Англия перетянула его у Нидерландов, как после этого Штаты перетянули у Англии, и так далее. В России, к сожалению, мы видим только одно такое перемещение, когда волей одного человека был создан город на берегах Невы, и он перетянул из столицы ее преимущества и функции.

Проблема России состоит в том, что мы ― страна с чудовищным центр-периферийным неравенством, потому что долгое время, особенно в постсоветский период, передача всего: знаний, ресурсов, modus vivendi, ценностей, вот чего хотите ― из одних центров, которых у нас очень мало, на периферии шла очень медленно. И это наше клеймо. Более того, все равно то же воспроизводится и на периферийных территориях ― в самих регионах. Периферия ― это такое глупое слово, это скорее в региональных кусках страны, где всегда есть свой центр, который стягивает на себя, и есть все прочие, куда инновации проходят позже.

Сыктывкар не очень типичный, потому что в советское время все-таки Ухта, Воркута, Инта ― это были индустриальные, достаточно богатые города. Но посмотрите на Архангельск, посмотрите на Мурманск, посмотрите на Киров ― и вам все станет понятно.

Российские региональные центры фактически живут в той же модели. Это не очень хорошо, но это данность, и у нас еще долго будет так. У нас еще долго будут большие центр-периферийные разрывы. У нас еще очень долго будет мало живых полупериферий, которые могут перехватить новые функции развития, потому что это огромное пространство, вязкое, со слабой инфраструктурой, с очень небольшим ― хотя бы даже по количеству ― человеческим капиталом.

Вот в этой стране мы продолжаем жить. Но правильно понимать ее барьеры мы обязаны, потому что иначе можно заниматься либо прекраснодушными решениями, либо не понимать разумные возможности, ваши рамки развития.

«Только 10‒12% россиян живут в бедных регионах»

Итак, теперь про страну. Вам всем много раз говорили, что мы живем в страшно неравномерной стране, где есть богатые и бедные. Ну, скажем так, это не совсем правда. Это отчасти правда, но не совсем.

Если посмотреть на изменение распределения регионов по душевому ВРП [валовой региональный продукт] в течение 14 лет, то можно увидеть буквально несколько очень богатых регионов, у которых огромный душевой ВРП, и у всех, знаете, нефтегазовые основные добычи, и плюс Москва. А в хвосте ― еще дюжина регионов, в которых все бедно, плохо, и так, в общем, продолжается полтора десятка лет.

Но большая-то часть страны почти одинаковая. Вот две трети регионов, сидящих в середине, друг от друга почти не отличаются. И это означает, что у нас вот это вязкое болото, «полуразвит ― полунет», «полуесть ресусы ― полунет». Это тоже, ну хотите, клеймо, хотите ― проблема, но мы с этим долго будем жить. Это территории без явных конкурентных преимуществ.

Как живет на этих территориях население? И тут тоже очень любопытно. Ровно та же картинка. Если мы возьмем все население России и разделим его по регионам: богатым, относительно развитым, серединке и хвосту. И мы видим, что 11% живут в богатых регионах. Коми относится к 18% относительно развитым, и она так потихоньку теряет позиции ― это продолжается последние 15 лет, совершенно точно. Но главная-то часть населения страны живет в тех двух третях ― 61%, где стакан полупустой ― полуполный: вы не понимаете, за что хвататься, чтоб тянуть.

Есть 10%, в разные годы ― 12%, которые живут в бедных регионах. И если вы думаете, что это только республики Северного Кавказа, то это не так. Во-первых, они не такие бедные, как показывает статистика. Во-вторых, вдобавок еще Тыва, Алтай, Ивановская область, что-нибудь типа Костромы, Киров недалеко ушел ― и вот эта вся зона русских депрессивных областей и слаборазвитых республик с разным генезисом «болячек»: у них диагнозы разные ― результат похож. Результат ― очень замедленное развитие. Вот это еще то, что мы должны понимать про свою страну. Но большая часть, к сожалению, этого не знает.

«Почти 60% всех собранных налогов дают четыре субъекта федерации»

Теперь давайте посмотрим еще на одну нашу специфику, которую тоже важно понимать. Мы ― страна, живущая на ренту. Вам, наверно, это не нравится. Да, мы рантье, мы страна, живущая на сырьевую ренту. Если взять все налоги, которые собираются с территорий, с регионов, и идут в федеральный бюджет, потому что налоги идут еще в региональный и местный, помимо федерального. Так вот, если взять все то, что идет в федеральный бюджет, ― это немного больше половины всех собираемых на территориях налогов. 28% дают одни Ханты, еще 16%, а недавно ― 18%, дает Москва, 10% ― Ямал, и еще аж 5% дает Санкт-Петербург. Почти 60% всех собранных налогов дают четыре субъекта федерации. Поэтому шутка ― Россию надо отбросить, оставив Москву с Питером и нефтегазодобывающие регионы ― не лишена оснований.

Потому что именно эти территории генерируют деньги. Но Москва генерирует не потому, что у нее нефть бьет, хотя она по статистике бьет 20% всей промышленности города Москвы, это добыча нефти и газа, если вы не знали. К ним просто приписаны сырьевые компании, и прибыль идет по Москве. Но суть состоит в том, что четыре субъекта ― 60%. Почему я специально говорю вам это? Потому что все оппозиционные структуры все время говорят о децентрализации. А вот тут собака зарыта.

Тут все так не просто. Потому что в стране, живущей на ренту, эта рента собирается на центральный уровень. Основная рента ― это налог на добычу полезных ископаемых ― НДПИ, и его действительно надо собирать на центральный уровень. Потому что, понимаете, не Ямал и Ханты создали все то изобилие нефтегазовое ― вся страна строила. И эта рента, ее действительно надо собирать. А Москва живет на столичную ренту: ренту локализации всех штаб-квартир, выплаты налогов на прибыль по штаб-квартирам и так далее ― это рента столичного статуса. Поскольку мы страна вертикальная, поскольку у нас все в центре ― и власть, и бизнес ― эта рента воспроизводится. И эту-то ренту как раз можно рихтовать. Нефтегазовую ― нет. Нефтегазовая рента действительно должна собираться в центре.

И тогда основной вопрос: ну, собрать-то вы ее собрали, а дальше как вы ее распределяете? А по уму ли? Или под себя? Или под «любимчиков»? На что? На науку, образование или на очередную «войнушку»? Вот вопросы, которые надо задавать. И как вы эту ренту потом распределяете в помощь регионам? Я когда-то объясняла это Борису Немцову, царствие ему небесное.

Вот вам республика Коми. У вас доля налогов, идущих в центральный бюджет, ― почти 45%. Тоже меньше половины. У Коми ― да, это неплохая идея, если бы НДПИ был децентрализован. Но всем остальным ― большинству ― ни холодно, ни жарко. У нас есть регионы, которые почти все деньги у себя оставляют. И если вы думаете, что это Чечня, вы ошибаетесь. Магадан, Чукотка, весь крайний Дальний Восток, который фактически в центральный бюджет ничего не платит.

Поэтому это не простая задача. Тупая децентрализация ― вот отдать НДПИ и НДС, то есть отдать эту ренту тем, кто и так эту ренту имеет отчасти. Это значит, что средние получат пять копеек, слабый не получит ничего, дюжине относительно развитых это действительно поможет, но обогатит это трех-четырех жирных котов ― и это тоже надо понимать.

«Перераспределительная политика в России не подтягивает слабых»

Теперь про саму ренту. Мы тут раньше жили хорошо ― реально жили хорошо, потому что объем денег, заработанных на высокой цене на нефть ― он был огромен. Это большие миллиарды долларов ― по 10-12 млрд долларов мы получали. Это гигантские деньги. Как мы их перераспределяли?

Первое ― мы этими деньгами залили кризис 2009 года. Доля трансфертов в общем доходе бюджетов регионов: 27% ― скачок с 19%. Мы кризис прожили на рентных деньгах. Но дальше федеральная власть начала убавлять эту ренту. Это видно и по объему: с 1,8 до 1,55 трлн рублей, это видно и по долям ренты перераспределения доходов в бюджет федерации. Этот процесс не завершен, он будет продолжаться.

Все это происходило на ранней стадии падения цен на нефть ― в 14-м году. В 15-м будет еще жестче. Поэтому, милые мои, привыкайте: наша рента сжимается, жить на нее мы уже так широко не будем, и, на мой взгляд, еще острее встает вопрос: а как эта рента распределяется? Потому что, когда денег много, можно залить всем: любимым ― побольше, остальным ― по пять копеек, но хватит как-то всем. Когда рента сжимается, возникают вопросы: насколько эффективно она расходуется?

Как распределялась доля трансфертов во всех доходах субъектов с 2000 по 2013 год, когда цена на нефть была еще высока и росла? И тут получается очень забавная картинка. В начале этого срока никаких особых изменений не было: «дистрофикам» как помогали на 75-90%, так и помогают. То есть распределительная политика, эта рента выравнивания, эффекта не дает ― они более самостоятельными не стали. В середине срока мы видим очень большие скачки: с низкой поддержки рывок в 2009 году аж до 35-40%, а потом все проседает. В относительно развитых ― то же самое, и только в самых богатых особо никогда не добавляли, и то Москве в каком-то году подкинули, но ни Хантам, ни Ямалу денег особо не подсыпали ― и так хорошо.

И это означает, что перераспределительная политика в России не подтягивает слабых, и она очень лоббильна, то есть нестабильна в разные экономические периоды. Когда денег много или проблемы остры ― завались лопатой. Когда ситуация меняется, рубить хвосты, как говорят в бизнесе, начинают, прежде всего, со среднеразвитых и относительно развитых регионов, не от «дистрофиков». И вы, будучи относительно развитым регионом, должны понимать свои риски.

И вот мы выравнивали. Выравнивали, выравнивали и довыравнивались. К чему мы пришли? Вот вам душевые доходы бюджетов субъектов после выравнивания. И вы видите, что в России семь богатеньких буратин: Москва, теперь уже и Питер, куда перекинули очередную большую нефтяную компанию, Ненецкий округ, Тюмень с округами и последние лет пять-шесть ― Сахалин, где соглашение о разделе продукции не позволяет изымать все деньги из региона. Поэтому его так не любят федеральные власти, и запретили эти соглашения на корню. То есть мы выравняли всех примерно одинаково.

Республика Коми. Если считать с корректировкой на стоимость жизни, то у вас меньше среднероссийского уровня душевые доходы консолидированного бюджета. Если считать в абсолютных рублях ― извините, у вас цены немножко другие, то у вас получается на 10% меньше среднероссийского уровня. И заметьте, что разницы между регионами особой нет. Вот так мы и выравнивали: тех, кого порезать не могли, у них лучше, а всем остальным примерно поровну. Потопал ты, полопал ли, как ты работал ― роли не играет. Лопатка выравнивает более-менее одинаково ― и это абсолютно развращающая политика.

«Политика геополитических приоритетов достигла своих невиданных высот»

В качестве резюме, что у нас происходит. В любой региональной политике есть два приоритета: выравнивающий и стимулирующий. Каждая страна ищет баланс в этих приоритетах: в какой мере выравнивать, в какой ― стимулировать.

Стимулировать ― это не значит добавлять богатеньким. Стимулировать ― это значит снимать узду, дать свободу, дать развиваться, не отнимать так много, а отнимать несколько меньше, потому что перераспределение все равно существует. И если есть правильный баланс, то есть элементы поддержки слабых, и в то же время есть возможности развития регионов с конкурентными преимуществами. А тогда, за счет более сильных, и страна развивается быстрее.

Эта дилемма ― она вечная. Это так называемая дилемма, или противоречие, «равенство ― эффективность». Это две оси координат, кривая, и вы каждый раз пытаетесь своей политикой найти точку оптимы: больше стимулировать ― больше выравнивать.

В Российской Федерации мы изобрели еще некоторые дополнения ― это появилось еще при Борисе Ельцине, но так, на пять копеек, а сейчас достигло своих невиданных высот. Это политика геополитических приоритетов. И геополитические приоритеты в Российской Федерации таковы: если взять весь объем трансфертов по 2014 году, то 10 с лишним процентов получили республики Северного Кавказа при населении 4% от российского, почти 12% получил Дальний Восток при населении 4% от российского. А вы говорите, Чечня: самая затратная у нас Якутия, чтоб вы знали. И 7%, при населении в полтора, получил Крым. Вот наши геополитические приоритеты.

Если говорить экономическим языком, стимулирующая политика наименее затратна ― вы мзду снимаете, вы даете развиваться, вы не давите. Выравнивающая политика довольна затратна: для нее нужно много денег, и для этого должен быть какой-то большой источник денег. Либо вы растете ― пардон, это не про нас сейчас, либо у вас есть могучая рента ― но она у нас сейчас сжимается.

Вторая по затратности ― а сейчас, может, она становится уже и первой ― это геополитическая приоритетность. Вы вообще забили на развитие: вам кажется, что вот здесь границы кусок отщиплют, здесь мы только недавно этот кусок получили, а здесь стреляют, и как бы чего не вышло с ИГИЛ. И вот когда приоритеты такие, это вообще не про развитие, забудьте, это к развитию не имеет отношения, что бы и как бы не называлось.

«Это внутренний кризис, созданный нашими теплыми руками»

Вот эта некая общая рамка, в которой я очень коротко введу вас в ситуацию того, в чем мы живем. Полагаю, что вы эту ситуацию, в общем, не очень хорошо себе представляете. Мы, вообще-то, в кризисе, и этот кризис совершенно другой ― он особый. Он не похож ни на один из предыдущих кризисов, потому что два предыдущих были глобальные ― нас так, стукнуло, упал, отжался, и довольно быстро прошло. Первый, самое начало 90-х, был трансформационный, а мы прошли его очень тяжело, спады были гигантские, но это про другое ― там мы от плана к рынку переходили. И этот новый кризис начался до всяких крымов, до всяких украин: этот кризис стартовал в декабре 2012 года ― со стагнации. Потом эта стагнация начала переходить в медленный спад, а Крым, санкции и особенно падение цен на нефть это все довольно ускорили.

Но опять, этот кризис не быстрый. И этот кризис, во-первых, будет долгий. Это не год ― упал, отжался, потому что ничего глобального в нем нет. Это внутренний кризис, созданный нашими теплыми руками. Это кризис институциональной модели. Это кризис, когда на ренту уже больше нельзя расти: она слишком неэффективно расходуется, тратится. Этот кризис не преодолим без ремонта институтов.

Пока это еще не осознали, пока об этом не принято говорить, хотя экономблок правительства использует невероятно корректные выражения, то есть уже об этом говорит, но этот кризис будет небыстрым. Он медленный, он вязкий, но его преодолеть будет намного сложнее, чем глобальный.

Давайте разбираться. Как падала экономика в предыдущие кризисы? Наш, по данным на май 2015-го, пока еще более-менее ничего, адских спадов типа - 52% или - 11% пока нет. Но становится понятно следующее: все предыдущие кризисы мы понимали, кого они бьют.

Первый, трансформационный, ударил по советской промышленности и по регионам, кроме «сырьевиков». Коми тогда чувствовала себя очень неплохо. Второй, 98-й, ударил по финансовому центру ― это был долговой кризис. Третий ударил в рамках глобального спада по металлургическим, а потом уже и по машиностроительным, неконкурентоспособным регионам. А те, кто сидел на дотациях, трансфертах, чувствовал себя хорошо.

Этот новый кризис по проекции пока не очень понятен. Совершенно ясно, что рушатся, это уже сейчас хорошим темпом идет, регионы новой автомобилизации ― спроса нет. Но также совершенно понятно, что этот кризис лучше пройдет точно юг, потому что кушать хочется всегда, а мы позапрещали все, что можно, и импортозамещение в «пищевке» ― это не желание, а суровая необходимость. И рынок это отыграет, хотя очень медленно и плохо. Могу сказать, что в марте рост пищевой промышленности остановился. Для того чтобы она росла дальше, нужны инвестиции, а с этим проблемы.

Соответственно, уже мы понимаем, что кризис немного касается неконкурентных, полудепрессивных регионов, а вот с «сырьевиками» пока не ясно, хотя ситуация неплохая. Но здесь картинка прошлого кризиса, когда все было понятно, кто падал: металлурги, минудобрения, машиностроение ― регионы с этой специализацией. ТЭК себя чувствовал очень неплохо, кроме регионов Газпрома. Газпром тогда играл в украинские геополитические игры, останавливал поток трубы и так далее ― но за все надо платить.

По новому кризису все будет иначе. У него три места большого ушиба. И первое, и второе, и третье ― это все про деньги. Это не про спад промышленности, и не про рост безработицы. Это деньги бюджета ― с ними огромные проблемы, прежде всего бюджеты регионов. Это деньги инвестиционные: спад инвестиций идет третий год подряд. И третье ― это деньги населения, что вы должны были почувствовать в 2015 году, в 2014-м это было еще не явно.

При этом промышленный спад был очень медленный, и он начался только в феврале 2015 года, хотя идет с хорошим ускорением. А с безработицей пока острых и жестких проблем нет почти нигде на территории страны, потому что мы отчаянно депопулируем. У нас на 800 тысяч в год начало сокращаться население трудоспособного возраста, у нас нет пока жесткого свала в промышленности, и за счет этого нет заметного роста безработицы.

«Бюджеты регионов в новый кризис, который уже начался, вступили в абсолютно разбалансированном состоянии»

Что у нас произошло в первый кризис, бюджетный? У вас тут, конечно, очень нескучно с ним. Указы Путина потребовали от регионов нечеловеческого напряжения в изыскании средств на выполнение указа по повышению зарплаты бюджетникам. По бюджетному кодексу РФ, любые дополнительные расходные полномочия, вменяемые субъекту Федерации, должны дополняться финансированием с того уровня, с которого назначают эти расходные полномочия.

Но это если бы это был закон. Но это ― указ. На него Бюджетный Кодекс не распространяется, поэтому 70-75% всех расходов регионам пришлось нести самим, и только остальное добавил федеральный центр. Результат: трехкратный рост дефицита. Денег же неоткуда взять. У вас расходы растут, а доходы ― нет. У нас стагнация. А в 14-м начался и некий кризис. Соответственно, дефицит вырос в 3 раза, он огромен, 77 регионов в дефиците в 13-м году, 75 регионов ― в 14-м. Республика Коми все время с Карелией ходит парой, но тут-то вы ее переплюнули. 14-й год. Ваш дефицит ― вы вице-чемпионы России. Мурманск вас переплюнул, Магадан рядом. Удачи.

Когда у нас дефицит – деньги вы печатать не можете, вы не Центробанк. Соответственно, все идут и занимают. Кто самый ушлый и шустрый – идут в Минфин и выбивают бюджетные кредиты. Кто не такой шустрый – идут в коммерческие банки и занимают по гораздо более высокие проценты.

На 1 апреля 2015 года мы имеем такую картинку: 100% ― это собственные доходы бюджета без трансфертов. Взять собственные доходы. И у нас уже есть регионы, долги которых переплюнули собственные доходы. При среднероссийском уровне 34% долга к собственным доходам Республика Коми пока культурно сидит на 53-54%. Это не Мордовия, у которой 90%, не Астрахань, у которой под 100% и не Смоленск с Костромой, где уже совсем тоска. Но у вас в долге половина – коммерческие деньги. А это другие проценты, это трудно возвращать.

Поэтому бюджеты регионов в новый кризис, который уже начался, вступили в абсолютно разбалансированном состоянии. И это – проблема, потому что бюджет – это главный инструмент управления. Если он у вас в черт-те каком состоянии, управлять очень трудно.

45% российских регионов находятся в зоне максимального риска. У них одновременно и большой долг, и дефицит бюджета. А когда расходов больше, чем доходов – вы долг с чего будете отдавать, с каких шишей? И вот здесь очень большие вопросы.

Что происходит в этом году? Рост доходов бюджетов замедлился. То, что было неплохо в первом квартале, ― это бизнес переплатил налог на прибыль во многих регионах, и платил по базе 14-го года. Второе ― остановился рост зарплаты ― значит, не будет расти главный налог ― НДФЛ. И третье. В федеральном бюджете на 15-й год записано сокращение трансфертов на 15%. Погуляли ребята на ренту ― и хватит.

«Бюджеты испытали тройной удар»

Три удара в одну лузу – это несколько много, поэтому ситуация с бюджетами в 15-м году будет жесткой. Более-менее все регионы росли. Среднероссийское: +11. Карелия: -16, Коми: -11 по доходам. Но это первый квартал. Возможно, «Лукойл» и те, кто в паре с ним, заплатят потом и, может, побольше – просто не прошли платежи по 1 кварталу. Но ситуация по бюджету у вас – одна из худших на северо-западе.

Есть еще один вопрос. Когда у вас мало денег – надо очень аккуратно тратить. Но в республике Коми доходы сократились на 11%, расходы – выросли на 5%. Что это значит? Вы будете увеличивать долг. А как свести концы с концами? Будете еще больше занимать.

Конечно, это спорт. Выполнять указы надо, категорически. Представьте себе ситуацию: если ребенок стоит перед альтернативой: меня выпорют сегодня же. А что-то сделаю не так – меня, может, выпорют через 3 месяца, а может и не выпорют, может, я договорюсь. Вы какое выберете решение? Отчитываться надо жестко каждый квартал и по концу года о выполнении указов президента. Если ты дурак и не выполнил - тебя будут наказывать довольно быстро. А если потом ты влезешь в долги по самое немогу и пойдешь плакать в Минфин, в Сбер, в ВТБ, в Белый Дом, в Администрацию… И где-нибудь может быть тебе помогут. Поэтому так работают все российские институты. Это слово – ключевое. Губернаторы абсолютно рациональны, они делают разумные вещи. Только дестабилизация непрерывно нарастает – именно потому, что таковы правила игры.

«Это даже не глупость, а популизм, который кушает население»

15-й год показал: большинство регионов поняли, что больше уже так хорошо не получится – и началась рубка по-взрослому. Если все расходы номинально выросли на 4% (вы же понимаете, инфляция – она не 4%), то по ЖКХ минус 39 регионов, в прошлом году – 50. А по национальной экономике (поддержка отраслей, дорожное строительство, транспорт) – минус 32, в прошлом году – тоже было 50 с лишним. Это означает, что рубится все то, что называется словом «инфраструктура».

Меня волнует, как ведут себя регионы в отношении социалки. 62% всех расходов консолидированных бюджетов в среднем – это расходы регионов на социальные цели: образование, здравоохранение, соцзащита, физкультура… Когда эти указы были введены, 13-й год уже показывал, что риски нарастают. Мы говорили: «Вы что делаете? Начнется убойное сокращение школ, больниц – у регионов нет альтернативы». Зарплату ты должен повысить – значит, работников должно быть меньше и учреждений меньше. Процесс пошел. Если в 14 году это было 6, 8 регионов, то в 15-м все началось по-взрослому. 26 регионов ― рубка расходов на образование, 22 – на здравоохранение и 16 регионов – на соцзащиту.

22 региона РФ сентябрем избирают губернаторов. Какой же дурак накануне выборов будет рубить те пособия, которые за 2 месяца до выборов надо поднять? В сентябре пройдут выборы, а в октябре уже будет интересно: где деньги, Зин? Чем платить? Поэтому в конце года, я вас уверяю, соцзащита покажет нам новые интересные тенденции.

А уж в 16-м это будет строго. Белые и пушистые люди, принимающие неправильные экономические решения, которые всем нравятся… Всем нравится, когда зарплата хорошая. Только рост зарплаты в экономике в 2 раза опережал рост производительности труда. Вы хотели чуда? Нате! Минус ФАПы, минус участковые больницы, сокращение функций районных больниц, сливание школ – и далее по списку… Экономика не прощает! Это даже не глупость, а популизм, который кушает население. Получите.

По первому кварталу у вас провал 35% по бюджету. Это где-то обсуждается? Когда нет публичной дискуссии – нормально ли это? Когда общество не умеет задавать вопросы про деньги – это общество не дозрело до гражданского состояния.

Тренды таковы, что падает промышленность в целом. Падает обрабатывающая промышленность – это импортозамещение – минус 8,3%. Инвестиции – минус 8%. Падение оборота розничной торговли: мы адаптировались, покупаем, что можем. Ускорилось падение доходов населения. Они начали падать в декабре, сейчас стали падать быстрее. У вас не просто плохо – у вас отвратительно. Республика Коми имела 35%-ное падение инвестиций в 13-м году и осталась, где была, в 14-м. В первом квартале 15-го Коми имеет спад минус 46-47%. Страна на январь-май вышла на минус 9% по инвестициям. У вас идет спад строительства – спад у Коми ускорился до минус 27-28%. Не бывает импортозамещения без инвестиций. Экономику обмануть нельзя.

Я призываю вас всех порадоваться за Северо-Кавказский федеральный округ: его не берет ничего, даже экономический кризис. Там эффект баржи. На СКФО приходится лишь 2% всех инвестиций РФ. Плинтус к плинтусу – 100% рост.

Сейчас говорят о «повороте на восток». Посмотрите на ДВФО: минус 12-14%. Чем вы поворачиваетесь?

«В промышленности уже не до смеха»

Теперь о торговле. Для нас с вами пузырь рентного потребления уже сжался. Мы ему не давали сжаться в 14-м, сметая с прилавков все, что можно: кому квартиру, кому машину, кому кофеварку, кто что может. А кто-то - по 10 кило гречки. Люди разные. Потребили. Добавили роста российской розницы. Но люди пьющие знают, что на следующий день бывает похмелье. Спад за январь-март 15 года – 12%. Ребятам, занятым в рознице, я выражаю свое искреннее сочувствие: нефтяной пузырь сдулся. Потребление падать дальше, скорее всего, не будет. Оно зафиксируется на более низком уровне. И к этому уровню придется привыкать.

Про доходы населения. Это самая кривая статистика, верить ей довольно сложно. На Северо-Западе и в Сибири доходы падали быстрее всего. В Коми, пока страна потихоньку наращивала доходы в 14-м году, у вас было минус 4. Зато в этом году вы остаетесь при росте в 0,5%. Ну должна же я вам дать хоть какую-то хорошую новость? Но просто у вас доходы немножко раньше упали – вот и все.

А вот в промышленности уже не до смеха. Динамика промышленного производства в целом показывает спад - в целом минус 5,5. Но мне интереснее общий тренд по регионам в сочетании с обрабатывающей промышленностью.

Тульская, Владимирская, Брянская, Ярославская, Марий-Эл… ВПК! Это бюджетное финансирование оборонзаказа, которое простимулировало бюджетный рост в регионах с высокой долей военно-промышленного комплекса.

А падает промышленность в разных округах. В Коми в целом промышленность растет, обрабатывающая упала хорошо. К обрабатывающей относится Эжва, Ухтинский НПЗ, пищевое… Но основу экономики составляет нефте-, газо- и угледобыча. Она пока растет. Разница в том, что в большинстве нефтегазодобывающих регионов рост продолжался. Крупный российский бизнес компенсировал падение цены на свой ресурс попытками увеличения объема, чтобы ценовые потери были не столь значительны.

Давайте перестанем пугаться безработицы. Я очень люблю Ненецкий округ: при 42 тысячах работников и 22 с небольшим тысячах занятых, скачок на сотню человек дает проценты туда-сюда, как хотите. Нет в России роста безработицы большого и заметного. И, скорее всего, не будет. Этот кризис – другой.

«Нельзя готовиться к прошлой войне. Этот кризис – другой»

Мы до конца не понимаем географию этого кризиса: она намного сложнее прошлого. Те, кто старался в прошлый раз, кто был инвестиционно активен – свое получат. Любая инициатива в России наказуема. Калуга вниз, Калининград вниз, пошел вниз Татарстан. Все, кто старались, - у них проблема – потолок платежеспособного спроса. Новые производства будут иметь проблемы, особенно автопром. Старые менее конкурентоспособны. У Кирова было плохо – и будет плохо, как и у Костромы. Ничего не меняется. Сейчас пока Киров пошел в рост, потому что оборонзаказ ему очень помогает. Проблемы только в одном: а сколько еще можно его наращивать при условии секвестра федерального бюджета? Когда это безумие прекратится, когда секвестируется все, кроме оборонки?

Есть ощущение, что сырьевые регионы этот кризис должны пройти легче. Пищевой полуаграрный Юг точно пройдет этот кризис легче. С большой вероятностью – сырьевики, регионы обрабатывающей промышленности – в основном, хуже. А про ВПК: сколько пива – столько песен, сколько денег у федерального бюджета. Но есть правило, которое надо понимать: все периферии его переживут легче. Было 5 курей – сделаем 8. Было 5 соток картошки – сделаем 10. Выращивали 1 свинью – вырастим 3. Население собирало морошки и брусники перекупщикам столько-то – будет собирать в 2 раза больше. Население в Российской Федерации – исторически чемпион мира по выживанию в любых предложенных обстоятельствах. Будем выживать еще раз.

До власти очень медленно доходит, хотя я пытаюсь, читаю очень много. Нельзя готовиться к прошлой войне. Этот кризис – другой. Мы привыкли к кризису 2009-го: заводы встали, объем производства рухнул, всех на общественные работы, быстро увеличили пособия по безработице. Да, полгода-год так можно продержаться. Но этот кризис – не про промышленность, а про деньги. И полгода здесь – точно не формат. Это вопрос нескольких лет. Этот кризис бьет не столько по промышленным регионам. За счет резкого снижения доходов этот кризис – про центры – те места, где концентрируется рыночная сервисная экономика: страхование, турфирмы, банки, рекреация, развлечения, платное образование. Это крупные города. Этот кризис для Сыктывкара – сложнее, чем для Воркуты и Ухты. Сервисная экономика и потребление сжимается, потому что сжимаются доходы населения, потому что сжался пузырь нефтегазовой ренты. И весь бизнес, который строит свои прогнозы на будущее, должен это внятно понимать.

Как выруливать – хороших и простых ответов нет. Но надо стараться. Очень многое зависит от качества принятия управленческих решений. Качество российской региональной элиты ухудшилось. 10 лет без выборов, без конкуренции. 10 лет назначения своих, лояльных. Экономика – зараза, она эти вещи не прощает. К плохому, которое идет медленно, - привыкают. И привыкание к худшему – это вообще национальная черта россиян. Нам сказали, что через два года все восстановится. Синдром ожидания лучшего – глупость. Лучшие времена в короткое время не наступят: спад нефтяных цен – как минимум – на 5-6 лет. Цены цикличны, цикл – 12-15 лет. Поэтому не надо ждать, что рента восстановится. Тупая рубка социальных расходов – это не маневр ресурсами. Это неправильно. Но нет нормальных современных рецептов современной политики. Разумное решение – делать ставку на реальные конкурентные преимущества. Видеть их и стимулировать. Где есть ресурсы – пускать шире разный бизнес в ресурсы, создавая нормальные прозрачные правила игры. Необходимо освобождать энергетику городского населения. Вкладываться в образование и здравоохранение. Расчистите поляну и посмотрите на ресурсы трезво. Хватит петь про паровоз и вокруг врагов. Надо начинать работать рационально.

Источник: 7x7